Annual Newsletter of the Slavic Research Center, Hokkaido University		SRC Home
	No.10 , December 2002	back to INDEX>>

Центр славистики, который удивительным образом связывает преходящее с вечным

Levon Abrahamian (Institute of Archeology & Ethnography,
National Academy of Sciences of Armenia,
Foreign Visiting Fellow, SRC, 2001-02)

Когда попадаешь в чужую страну, никогда не уверен, чего тебе больше хочется – встретиться с совершенно незнакомым, чужим или найти нечто, хотя бы отдаленно напоминающее привычное, знакомое. Последнее психологически спокойнее и проще, особенно если ты этнограф. Например, в начале февраля в Армении, как и в Японии во время праздника «Сетсубун», в канун первого дня весны выпускают из дома на поля духов – с хорошими последствиями как для полей, так и для дома. Правда, в Японии некому было прогнать меня, нарядившегося в маску, поэтому я сделал это сам – прогнал соевыми бобами свое изображение в зеркале, добавив для надежности к традиционной формуле «Oni wa soto!» пару крепких выражений на родном языке. Духи разных народов хорошо понимают друг друга в таких ситуациях, особенно когда дело касается сезонных праздников.

Рис. 1. A Caricature by the Author

Хотя Армения и Япония находятся не очень уж близко друг от друга (когда одной маленькой девочке показали на карте, откуда я прибыл на их острова, она заплакала, так далеко ей это показалось), какие-то общие реалии или по крайней мере тайны они разделяют. Например, Армения и Япония хорошо знают, что такое разрушительные землетрясения, увы, частые в обеих странах. Или же оба народа имеют свои характерные древние «визитные карточки» – две удивительные горы, которыми не перестают восхищаться на протяжении веков, – двуглавую гору Масис (Арарат), источник мифологических, эстетических, исторических и политических дебатов и мечтаний для армян, и гору Фудзи – заслуженную гордость японцев, которую многие сравнивают с малым пиком горы Арарат [Рис. 1].

Я убежал из холодного постсоветски-неотапливаемого зимой Еревана в еще более холодный, но отапливаемый Саппоро – правда, гораздо более снежный и невообразимо более скользкий. Так что особой ностальгии по дому вряд ли можно было предвидеть, что я счел хорошим знаком для успешности предстоящего предприятия (мне выпала счастливая возможность заниматься исследовательской работой в Центре славистики Хоккайдского университета в течение четырех месяцев – с декабря 2001 г. по апрель 2002 г.). Горы Арарат, какой я ее обычно вижу из своего ереванского окна, естественно, тоже не было. Но и Фудзи не всегда виден из Токио и его окрестностей, особенно в сезон дождей (или по другим причинам – мне, например, так и не удалось увидеть ее из-за смога). На этот счет у великого Баслллл есть замечательное хокку, которое я когда-то в виде отзвука переадресовал на часто невидимую летом гору Арарат: «Летняя дымка и зной, / Но пусть невидима гора Масис, / Как радует сердце она». Как я обнаружил позже, привычную для глаза и сердца парную гору можно увидеть и в дзенских садах, например, в песчаном Великом Океане в Дайсен-ин. Я даже думал было вылепить небольшую копию родной горы из снега для снежного праздника Саппоро, но вовремя спохватился: ведь главное – иметь ее в сердце. Зато я обнаружил ее в богатой библиотеке Хоккайдского университета – в виде книги своего американского коллеги Рональда Суни «Looking Toward Ararat». В библиотеке же Центра оказалась даже Армянская энциклопедия и подборка свежих армянских газет. Если еще учесть и прекрасные интернетные условия Центра, то можно сказать, что я имел все возможности взирать из своего снежного далека на объект своего исследования – народ на Ереванской площади и в частности наблюдать, как он разрушает памятники старой веры и пытается найти старые или новые ценности в старом разрушенном / новом непостроенном мире. Как не раз уже доказано, следует достаточно удалиться от объекта своего изучения, чтобы лучше его увидеть. Такое со мной бывало не раз, хотя, возможно, это были лишь счастливые случайности. Но Хоккайдский Центр, можно сказать, непонятным образом помогал и даже управлял моими изысканиями. В том смысле, что были созданы прекрасные условия для работы и ожидалось, со всей японской деликатностью, что ты станешь именно этим и заниматься, то есть делать то, по чему профессионально истосковался и что часто просто практически не можешь делать в полуразваленных странах СНГ, которые Центр без спешки и методично изучает. Во всем этом есть даже нечто мистическое, во всяком случае, нечто специфически японское. Тебя вроде бы никто не замечает, но приветливый взгляд, перехваченный в коридоре, ненавязчивое, но часто весьма дельное замечание, сделанное на семинаре, конференции или во время частной беседы, – и работа продвигается гораздо эффективнее. Здесь я не могу не отметить своего внимательного, доброго, предупредительного и умудренного опекуна Иноуэ-сана, которого мне явно послали японские боги.

И еще одно замечание, приоткрывающее для неяпонца японскую культуру. Когда ты попадаешь в Японию впервые, одним из ощущений покоя, которое охватывает тебя, становится то, что тебя не едят любопытными взглядами на улице, как это любят делать, например, с заезжими японцами мои соотечественники. Но это успокаивает до поры до времени. Тебя просто не замечают, разве только не проходят насквозь. Как этнограф, я понимаю, что на самом деле тебя прекрасно замечают, причем со всеми подробностями твоей «неповторимой» натуры, что в этом выражается древняя культура общения японцев; можно разглядеть в таком «невнимании» к тебе и элементы бусидо, умение сдерживать свои чувства, а также врожденную стыдливость японцев, а сегодня еще и неловкость от возможного незнания твоего языка и обычаев и многое другое. (Сказанное, конечно же, не имеет отношения к любезным сотрудникам Центра.) Должен признать, однако, что тем не менее через некоторое счастливое время состояние «человека-невидимки» начинает немного тревожить и «умудренного» этнографа и даже вызывать чувство собственной, чуть ли не расовой неполноценности. К счастью, маленькие дети, еще недостаточно освоившие трудную науку не замечать на улице странных « гайдзинов», успокаивают тебя, вселяя веру, что ты все же не полностью стал невидимкой.

Рис. 2, 3. A Black and White Painting of Bodhidharma and the Author

Зато меня часто замечали и не раз вели любезные обстоятельные беседы священнослужители как синтоистских, так и буддийских храмов – особенно дзенского толка, в чем, видимо, крылась тайная причина, на которую обратил мое внимание наблюдательный Иноуэ-сан. Дело в том, что я вроде бы напоминаю чем-то Даруму, первого патриарха дзен-буддизма, именно одно из известных его изображений – пусть читатель судит по приводимым иллюстрациям [Рис. 2 и 3]. А однажды со мной заговорил на хорошем английском заезжий бритоголовый буддийский монах – скорее всего, из Юго-Восточной Азии. Это было в Наре, у меня еще оставалось немного времени до поезда в Киото, и я просто прохаживался по уже пройденным тропкам парка, наслаждаясь теплым ранним зимним вечером. Монах спросил меня, как пройти к храму Тодай-дзи. Он, по-видимому, хотел поклониться громадному Будде – знаменитому обитателю этого храма, где я уже успел побывать этим утром, так что дорогу я знал – мы стояли на развилке двух дорог, потому он и обратился ко мне с вопросом, то ли поняв, что я там уже был, то ли доверившись моему неосознанному сходству с Дарумой. И я по ошибке отправил его не туда: вместо дороги к Будде я, оказывается, указал ему дорогу в ботанический сад, причем зимой, когда там ничего не цветет. Я заметил свою ошибку, когда уже ехал в поезде. Единственная надежда избежать проклятия монаха – а такое проклятие, как известно, часто бывает очень сильным – это если он поймет смысл моей нечаянной ошибки. Так как я больше склонен к дзенскому буддизму, то моя ошибка тоже получилась дзенской. Я дал ему шанс увидеть Будду в пустоте зимнего ботанического сада, вместо того чтобы поклониться громадному позолоченному Будде. Времени было в обрез, и он, возможно, не успел бы попасть в Тодай-дзи в этот день до закрытия храма или, скорее, успел бы ровно настолько, чтобы понять разницу и простить меня.

Возвращался я в Армению через Москву, где сразу же с благодарностью вспомнил свою «невидимость», которой японцы награждали всех непохожих на них гостей, чтобы те чувствовали себя спокойнее. В Москве все люди, имевшие хоть несколько неславянскую внешность, были обречены в лучшем случае на недружелюбные взгляды, а в худшем – подвергались издевательствам и даже нападениям со стороны совсем других бритоголовых, избравших вместо толерантности нетерпимость ко всем «чужим», бывшим «своим». Увы, этому уродливому витку псевдославянской идентичности тоже придется найти место в «терпеливом холмике» веры и научной добросовестности, который надежно «слепляется» в Хоккайдском Центре славистики.

back to INDEX>>